Попутчик в дороге встречается всякий, и брать или не брать его с собой — дело личное. Разные причины у тех, кто голосует у обочины. Для одних автостоп — образ жизни, религия, для других – обстоятельства или случай. И истории у тех, кого подберёшь, иногда занимательны крайне.

Как-то не предвещало в тот день, когда Дранки в очередной раз рассекал пространства в своей безлошадной кибитке. Что может предвещать  обыденное утро, когда выйдешь в поле, станешь мордой к ветру, расправишь ноздри и ну, вдыхать! Пустить ветер сквозь ноздри — отличное средство, чтобы прочистить голову от дурного с утра. Хотя, если у тебя в голове сквозняк — лучше не начинать. Мало ли, надует что лишнего, да на весь следующий день. Поэтому здесь лучше не переусердствовать! Расправил ноздри, скромно вдохнул ароматы и запахи, проветрил мысли… и в путь.

Так Дранки и сделал. И с чистыми помыслами и ясной от мыслей головой отправился в дорогу. Мимо проплывали пейзажи и виды, дорога шла своим чередом, а из динамиков кибитки струились музыкальные звуки. Всё было приятно окрест и Дранки был доволен собой и окружающим.

Проехав очередной поворот, у обочины, Дранки заметил Фигуру.

Фигура подняла руку с оттопыренным большим поднятым к верху пальцем. Палец оправдал надежды на лучшее, и через некоторое время, счастливый обладатель его втиснулся в экипаж Дранки, любезно остановившийся у Фигуры.

Казалось бы. И был бы Дранки без носа, как Ковалёв, асессор-майор, то то-то бы в самый раз: «Чёрт знает что, какая дрянь! – восклицает он, плюнувши. – Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..». Знакомая ситуация, когда кем-то твой нос обнаружит себя в хлебе для завтрака. Но в день тот Дранки был с носом, а хлебом не завтракал.

Фигура, которая близ Дранки расположилась на креслах, видом своим была человеческим. Но запах, который она источала, отнюдь, был — нечеловеческим. Кибитка наполнилась адскими ароматами чеснока. Чесночные флюиды сильны были так, что интенсивность их коррелировала с наличием полярных групп в молекулах. А концентрация аллицина и аллилметилсульфида зашкаливала . В общем, приятного мало. Но делать уже было нечего. Дранки Фигуру взял. А мы, как известно, в ответе. За тех, кого взяли. С молекулой вместе.

Попутчик был самой что ни на есть сибирской Фигурой и было ему на вид лет 30. Корни его терялись в сургутских краях, а стать и манеры угадывали в нём особу вполне по-сибирски основательную и рассудительную. Пах попутчик чесноком убедительно, карамелью не чавкал и вёл свой рассказ последовательно и занимательно.

Шёл он с Севера. С Хибин. Там, откуда путь свой держал, он оказался как плотник — сын плотника, которого известный дух пионеров-первопроходцев и первостроителей увлёк рубить таёжную просеку ЛЭП. Проведя в «комсомольском» задоре несколько месяцев среди пней, лесных дебрей, болот и мошкары, а также в кругу подобных себе, таких же увлечённых рублём и романтикой, он был несколько обескуражен действительностью. Действительность оказалась суровой. Тот, по зову кого собрались эти люди в известном районе — людей этих кинул. На харчи, и тот самый, с романтикой, рубль  Еда у «комсомольцев» закончилась, они стали пищей для комаров и своих дурных предчувствий. Последние были ужасны.

Оплачивать пионерский энтузиазм никто не сподобился, а все надежды на лучшее и вера в справедливость с течением времени угасала. В конце концов, огонь романтизма в глазах у таёжников потух почти окончательно, и направив угасающий пламень его в виде красного прощального петуха на бытовки, в коих они провели свои дни, лесовики расползлись по домам. А были они все с разных мест. И близких, и дальних. Вот и Фигура теперь держала свой путь, и не близкий. Из Хибин — да  в Сургут.

Ночью, в карельской тайге, у Сегежи, уже спасался он от стаи волков на крыше автобусной остановки.  «Сморило, прилёг на лавке, как к ночи дело пошло. Открыл глаза…смотрю — шесть огоньков ко мне приближаются. Только и подумать успел, что волки. Как на крыше остановки оказался — не помню».

Чесночный парфюм, что источал попутчик, был вызван тем, что снарядили его торбой хлеба и чеснока сердобольные дальнобои. Чем тот и перебивался в пути. Ни рубля у таёжного романтика не было за душой, лишь цель и благородное желание выбраться самостоятельно из того, во что влип он с сибирской своей основательностью.

Проникшись к истории сибиряка, а также привыкнув к чесночному запаху, Дранки не смог отказать себе в том, чтоб угостить бедолагу напитками с бургером. Копытное сделало крюк по дороге, выведя на Московский тракт путника, а при прощании трижды махнуло Фигуре копытом.

«Странные эти люди, —  думалось Дранки, когда он двинулся дальше. — Странные…».

«Когда ты чужой,
Ты видишь лица словно через завесу дождя.
Когда ты чужой,
Никто не вспомнит твое имя:
Когда ты чужой,
Когда ты чужой,
Когда ты чужой.»